Дом был обнесён старым заросшим садом, выросшим здесь ещё до самой постройки, - да, именно обнесён, как бывает огорожен забором чей-то двор, в недосягаемости которого хозяева жаждут быть уверенными. Сад казался диким и неприветливым, но при всём при этом он обладал неоспоримым качеством - он был большим. Сад,  был свободен от посторонних звуков, которые могли бы помешать - здесь было тихо.  С одной стороны сад начинался фруктовыми деревьями - яблонями и сливами, и ещё чем-то таким, за чем  трепетно следили прошлые хозяева дома . Но стоило пройти немного дальше, как можно осторожнее, стараясь не наступить на цветы и не зацепиться за колючки, которые жили в извечной жажде поприветствовать рукав или штанину, - и вот уже полуразрушенная клумба, от которой никому не пришло в голову избавиться вовремя, а за ней маленький прудик, подходить близко к которому нельзя, так как можно провалиться и криков никто не услышит, но ведь никто и не увидит, если приблизиться к самой воде, заросшей ряской и неким подобием кувшинок. Отражение в нём угадывается с трудом, рыб нет и подавно, но всё же в прудике присутствует какая-то жизнь. Над прудом часто стоит туман, и порой трудно разглядеть воду и опасная вероятность свалится в него возрастает с геометрической прогрессией.
Можно с легкостью нарисовать этот дом во всех подробностях - каждая трещина в стене, каждая доска в полу врезались в память, после нескольких посещений так, что при всём желании от них нельзя было избавиться. Серые каменные стены - местами камень был сильно обрушен, местами откалывался по чуть-чуть сам собой. Крыша была когда-то черепичной, а со временем стала похожа бог весть на что, в ней зияли дыры, будто когда-то на неё свалился мощный метеоритный дождь; труба ввалилась внутрь. Ставни на окнах закрывали их, как отяжелевшие веки глаза, после продолжительного бодорствания. И дверь, выглядящая такой мощной, что хоть пушкой в неё целься - не прошибить, на самом деле была не заперта.
Дом ничем не освещался, в темноте едва можно было различить мебель и какие-то вещи, которые, казалось, лет сто уже никто не трогал. Было пыльно, как на нашем чердаке, и много паутины. А ещё шорохи - повсюду, какая-то возня наподобие мышей, но это были не мыши. Из большой комнаты, в которую попадаешь сразу только войдя в дом, шли две двери, закрытые, и ещё лестница-стремянка, ведущая наверх. Комната была необитаемой, очевидно, как и весь этот дом. Там стоял рояль, пустой шкаф с выбитыми дверцами, когда-то, наверно, стеклянными, большой дубовый стол, а на полу был ковёр. От этого ковра веяло чем-то вроде плесени, мёртвых цветов или водорослей... Всё было ужасно старым и покрыто слоем пыли.
Наверху было только два кресла красного цвета да стопки книг, валявшиеся в полном беспорядке.
За одной запертой дверью на первом этаже скрывалась комната Грея. В ней тоже особо ничего не выделялось, только она была чистой, абсолютно, трудно было найти в ней хоть одну тоненькую паутинку. В комнате находилась кровать, покрытая теплым пледом, старая тумбочка, на которой спал Кир. Шкаф, с несколькими комплектами одежды и письменный стол, обитый красным бархатом.
За другой ванная комната, Грей не стал ее переделывать, только привел все в рабочее состояние. Массивная бронзовая ванна на "львиных лапах", по стенам длинные деревянные лавки, со стоящими на них бутылочками с маслом - аромата мускуса. Шампунями, мягкими полотенцами и прочими радостями цивилизации.